Было время, когда имя дворянина Харьковской губернии, создателя первых художественных открыток, внука Василия Назаровича Каразина — Николая Каразина, было известно очень многим как в Российской Империи, так и в Европе.
Однако сейчас о некогда известнейшем художнике и писателе помнят немногие. Фундация «Харьков Манящий» частенько размещала материалы и проводила лекции, посвященные великому внуку не менее великого деда.
Однако, одно дело смотреть на полотна, созданные рукою гения, а совсем другое — его услышать. Поэтому сегодня предлагаем вашему вниманию интервью, взятое у Николая Николаевича Каразина журналистом Н.Брешко-Брешковским и опубликованное в №41 журнала «Огонек» за 1903 г…
Может быть, благодаря этому для некоторых замечательный Николай Николаевич станет чуточку живее и ближе…
У Н.Н. Каразина
Имя Николая Николаевича Каразина пользуется громадной популярностью. Каразина знают в России, пожалуй, не меньше, чем Немировича-Данченко. Многие, в том числе и пишущий эти строки, зачитывались увлекательными романами Каразина, вроде «Двуногого волка» и «Погони за наживой». Кому только не знакомы бесчисленные рисунки, сделанные оригинальной «каразинской» манерой, где художник-пластик соперничает богатством фантазии с художником-беллетристом?
– Опоздали!
Лаконически встретил меня симпатичнейший Н.Н.Каразин, подымая глаза от картона, на котором его тонкая смелая кисточка успела нарисовать за утро целую картинку из жизни нашего далекого-далекого Севера.
– Только что отослал в Москву на акварельную выставку около двадцати вещей. Приди вы часом раньше — посмотрели бы!
Оставалось пожалеть, что я и сделал вполне искренне.
– Могу, впрочем, показать вам кое-что. И с этими словами Николай Николаевич развернул объемистую папку.
– Вот несколько иллюстраций к Тургеневским «Запискам охотника».Много чисто-русской застенчивой прелести было в этих маленьких вещицах, где проходила мимо вас вся галерея типов. И усатый, топорчащийся дикарь — Чертопханов, и степенный, уверенный в себе, Хорь, и бездомный бродяга Ермолай со своей бессмертной Валеткой, и кучка белоголовых ребятишек вокруг костра на Бежином лугу…
Ряд этих мирных черноземных настроений сменился вдруг отвесными, глядящимися в небеса скалами, по тропинкам которых медленно пробираются отважные всадники…
– А это, — пояснил Каразин, — ряд иллюстраций к моему рассказу «Джигиты» обещанному для журнала «Природа и люди».
Пока художник заканчивал свой новый рисунок, я внимательно осмотрел стены его кабинета-мастерской, сверху донизу увешенные картинами и этюдами. Много первоклассных имен. Очаровательная «Натурщица» Бонна и рядом портреты предков Каразина кисти Лампи-отца. Калям, Айвазовский, Зичи, Мещерский, Петр Соколов, Лагорио, Томашевский-Бонча…
– Да у вас целый музей, Николай Николаевич!
– Много хороших вещей, – согласился маститый художник-писатель, не отрываясь от картона, по которому проворно бегала его волшебная кисточка. – Но когда у меня будет свободное время, я покажу вам свои папки. Там тысячи оригинальных рисунков лучших наших рисовальщиков…Я задал Каразину вопрос, давно меня интересовавший: к чему он больше тяготеет в своем творчестве — к литературе или живописи?
– В совершенно одинаковой степени люблю как то, так и другое. Ни малейшей разницы, ни малейшего предпочтения. Иногда мною овладевает «беллетристическая горячка», и я пишу как говориться запоем,- роман или повесть, пока не закончу. В это время я забываю о существовании карандаша или кисти. Или наоборот — рисую по целым дням, вечерам и, хоть озолоти меня какой-нибудь издатель, — не напишу в это время ни одной беллетристической строчки…
Каразин задумался…
– Много пришлось поработать. Выступил я на арену, как художник и как писатель одновременно, в один и тот же день, в одну и туже минуту. Напечатал рассказ со своими же иллюстрациями. Давно это было – тридцать три года назад! С тех пор я успел нарисовать более десяти тысяч композиций и написать более двадцати таких книг…
Николай Николаевич взял со стола и протянул мне изящный томик своего вновь вышедшего романа «С севера на юг».
– Наконец то я приступил к полному собранию своих сочинений. Пора!
– Итак, через два года ваш тридцатипятилетний юбилей ?
– Если хотите — да, но я склонен скорее признавать юбилей сорокалетний.
– У вас так много искренних друзей; они будут чрезвычайно рады отпраздновать с вами годовщину.Талантливый художник ответил, усмехаясь:
– Слава Богу, меня любят: но, знаете, кому больше всего придется мой юбилей по душе?
– Кому?
– Моему издателю… Ведь книги юбиляров идут чуть-ли не в десятеро шибче обыкновенного сбыта.
– Это верно. Но вам, Николай Николаевич, кажется, грешно жаловаться! Ваши романы выдерживали по нескольку изданий.Каразин скромно промолчал.
Заговорили о туркестанских впечатлениях Николая Николаевича.
– Теперь, сквозь призму тридцати лет, многие мои приключения кажутся почти легендарными. Чего только я не перенес?! Случалось умирать от голода и жажды в безводных прикаспийских степях. Случалось с горсточкой солдат атаковывать большие отряды джигитов. Не зря мне досталось золотое оружие!.. Интересное, счастливое время было! Молодость, избыток сил, целый хаос надежд!.. Однажды у меня был чрезвычайно рискованный «сеанс». Чуть не поплатился жизнью. Утихло сражение… Мы победили… Далеко по степи лежали трупы убитых джигитов. Один из них очень уж красиво и живописно разметался. Так и застыл степной удалец. Я сошел с коня, раскрыл альбом и стал зарисовывать джигита. Уже заканчиваю… Вдруг за спиной выстрел. Оборачиваюсь, — в двух шагах от меня корчится пристреленный наездник. Холодеющая рука сжимает кинжал… Бежит ко мне со всех ног перепуганный казак с дымящейся винтовкой. Что же оказалось? В то время, когда я рисовал, раненый наездник очнулся, подполз ко мне и уже занес кинжал, чтобы вонзить его хорошенько мне в спину… Казак углядел это издали и метким выстрелом положил его на месте..
Не правда ли, рискованный сеанс?»