Знаете, я всё ещё надеюсь, что однажды издам книгу о жизни нашего замечательного земляка -Романа Максимовича Цебрикова.
Он родился в Харькове 1 октября 1763 года в семье представителя казацкой старшины, который, впрочем, сам вышел из казаков. Его отец-Максим Трофимович Цебриков умер рано, оставив жену и детей без средств существования. Семья жила бедно, грамоте Романа научил его старший брат – Иван, проживавший в Харькове. Он же устроил его на обучение в Прибавочные классы, которые Роман окончил в 1779 году и поступил на службу в канцелярию Киевского губернатора. В том же году он уезжает переводчиком при путивльских купцах Тихонове и Дехтееве. Затем поступает в Лейпцигский университет, где изучает богословие, философию, греческий, латинский и древнееврейский языки и покупает сотни книг. В 1785 году Цебриков окончил университет с похвальным аттестатом, а вернувшись в Петербург поступил в Коллегию иностранных дел делопроизводителем.
Прибыв в штаб Потемкина, он состоял чиновником по иностранной секретной экспедиции, в 1789 году был произведен в переводчики, а в 1792 году пожалован чином коллежского асессора и награжден 4500 десятинами земли в Тираспольском уезде.
В том же году состоял при миссии чрезвычайного и полномочного посла графа ЯковаСиверса в Польше. В 1799 году Цебриков получил чин коллежского советника, ему предписывается иметь в хранении цифирные ключи, высочайшие указы и другие бумаги по секретной экспедиции МВД, а с 1800 года ему поручается просмотр переводов для газет, выходящих дважды в неделю. С 1803 года Цебриков — статский советник, а с 1806 года — кавалер ордена «Св. Владимира» IV степени «за отличную службу при генерале от инфантерии графе Будберхе и перевод с немецкого Шведской истории Олофа Далина….В 1808 году награждается орденом «Св. Анны» II степени.С 1 января 1811 года Роман Максимович Цебриков произведен в действительные статские советники, а в 1817 году представлен к ордену «Св. Анны»II степени с бриллиантами.
Помимо служебной деятельности Цебриков занимался литературными трудами. Он работал над драматическим произведением о взятии Бендер, вел дневники и журнал военных действий 1788 года. Работал над переводом с французского языка политического трактата А. Гудара «Мир Европы не может иначе восстановиться, как только по продолжительной перемирии, или Проект всеобщего замирения…». Немецкое анонимное английское сочинение «Письма к двум молодым замужним женщинам о важных предметах». По поручению Екатерины II он перевел с немецкого «Историю шведского государства…» У. Ф. Далина.
В переводе Цебрикова с немецкого выходят также: «Практическая логика, или Деятельное умословие…» П. Вийома; «Наблюдение об ощущении прекрасного и возвышенного в рассуждении природы человека вообще и характеров народных особенно» И. Канта; «Собрания превосходных сочинений, до законодательства и управления государственного хозяйства, особливо же финансов и коммерции, касающихся…»; «Право уголовное» П. Фейербаха; «Избранные слова Масильйона, епископа Клермонского». «Новейший самоучительный немецко-российский словарь…» и др.
Собранная им библиотека насчитывала более 10 000 книг и принадлежала, по свидетельству современников, к лучшим частным библиотекам своего времени. Среди знакомых и друзей Цебрикова были Карамзин, Фонвизин, Плавильщиков, Княжнины, Вирст, адмирал Крузенштерн, мореплаватель и астроном Гамалея, композитор Бортнянский, известный юрист и профессор философии Лодий и Радищев.
Роман Максимович Цебриковбыл женат на Екатерине Александровне Карауловой, сестра которой, Варвара Александровна, была замужем за генералом от инфантерии Б. Я. Княжниным, сыном Я. Б. Княжнина.
Вот небольшая выдержка из книги о нем, которую я хотел бы издать:
… На последних до Харькова станциях были немалые остановки; но за всем тем поутру на второй день сего годового праздника увидел версты за две позлащенные главы соборной и других церквей родины моей. Какими я в то время объят был чувствованиями после двадцатидвухлетнего отбытия моего из места, где я родился, того я вам не в состоянии выразить словами; одно только то еще припомнить могу, что находился тогда, при многих взбивчивых мыслях о прошедшей жизни моей, в самом томном расположении души и сердца. Въехавши в город, увидел в нем большую перемену в строениях; меня немало удивило множество каменных домов, где прежде стояли одни только деревянные. Уже не представилось взорам моим ни одной деревянной церкви, коих было еще пять, когда в последний раз с моею родиной расстался. Так-то многое переменилось в наружном виде сего города чрез двадцать два года; и сие только во время проезда моего чрез оный заметил я, но, поживши с неделю, и гораздо еще большие увидел перемены в строениях, улицах и прочем.
Между тем очутился я во дворе брата моего: вошед в комнату, вижу прекрасную девицу; она спешит ко мне на встречу – обнимаемся; произносит: дядюшка, мы вас ожидали всякую минуту, получивши последнее письмо ваше о выезде вашем к нам из Петербурга. Тут выходит из боковой горницы брат мой, высокий, сухощавый, устарелый, отдыхавший после заутрени; здравствуй, говорит он, любезный брат, – здравствую; – обнимаемся, целуемся, проливаем слезы радостные, слезы свидания, слезы вкупе и горестные, воспомянув при том о потере наилучших в жизни друзей наших; супруг бесценных, оставивших свет сей в одном месяце марте и скончавшихся чрез десять дней одна после другой. Среди сих первых наших объятий и слез входит другая племянница, столь же прекрасная, как и первая наперед явившаяся, летит ко мне в объятия. Брат мой говорит мне, это меньшая дочь моя; да позовите старшую Вареньку: где она, пусть оставит свою экономию столовую. (Они все три имеют по домоводству очередные дни свои.) – Предстает, наконец, и третья, милая, любезная, скромная девица, – и те же восторги, те же восхищения, те же опять слезы: – матушки, тетушки нет уже на свете!!! Велел разбудить брат и малолетних своих трех сыновей, моих племянников; и опять обнимания, целования, слезы; тут я вспомнил и о своих малютках, провождающих праздники без меня, без матери! Потом волнения душевные мало-помалу утишились: тогда я с большим удовольствием и вящим спокойствием духа мог рассмотреть милых моих племянниц и племянников; живая радость разлилась в сердцах наших, были мои, почему не мог я поспеть к первому дню праздника Рождества Христова, веселость изображалась на лицах у нас; потекли из уст речи, оживотворились разговоры: первые; потом их общие; всяк на перерыв вещал свое, повторял то, что токмо полнота сердечных чувствований заставляла сказать, изразить, дополнить речь другого. Подан чай; – и тут все три племянницы старались мне угождать наиприятнейшим образом, изъявлять ласки, говорить, повествовать, судить; брат и я довольно смеялись простодушному их многоречию; живость их юности утешала нас; но приятность и легкость изражений пленяла меня. Малютки племянники также не преминули кой-что лепетать и говорить о своих отсутствующих братцах, о свидании с ними и проч. Словом, беседа сия наша походила на собрание многочисленное пиршествующих; но члены сей нашей беседы состояли из одних только кровных, давших свободу действию душевных ощущений своих, какие только можно было выражать на словах, без всякой связи и самомалейшего принуждения…»