Далекого 1904 года сам Государь Император несколько раз предлагал князю Сергею Дмитриевичу Урусову должность Харьковского губернатора. Однако Сергей Дмитриевич был в то время губернатором в Бессарабии да и Харьков особо не любил. Об этой истории он достаточно подробно рассказывает на страницах своей книги «Записки губернатора». Сама книга была настолько популярна у читателей, что до 1917 года переиздавалась несколько раз.

Помимо объяснения причин своего отказа от Харькова, князь рассказывает достаточно много интересного о:

— министре внутренних дел, князе Петре Дмитриевиче Святополк-Мирском.
— вице-губернаторе Харькова Всеволоде Николаевиче Азанчевском-Азанчееве, который для своей карьеры в нашем городе в прямом смысле «подстелил солому».

Однако для нас харьковцев пожалуй все-таки в этой истории наиболее интересна характеристика нашего города данная князем Урусовым.

Я получил от министра внутренних дел шифрованную телеграмму следующего содержания:

«согласны ли на перевод в Харьков, крайне желательно, князь Святополк-Мирский».

Несмотря на то, что Харьковская губерния, в отношении губернаторского управления, считается чуть ли не первой в России и причины, вызвавшие предложения о моем переводе, имели лестный для меня повод, я очень огорчился при мысли покинуть Бессарабию.

Кроме того, Харьков—город дорогой для жизни, беспокойный и неприятный по полицейским обязанностям и трудный в смысле представительства и местных официальных отношений. Три высших учебных заведения, судебная палата, множество высших военных чинов — предвещали губернатору не мало хлопот и осложнений, по сравнению с которыми кишиневские заботы стали представляться в моих глазах приятным развлечением. Однако, следуя принятому мною правилу, не устраивать самому своей судьбы, я не решился отказаться категорически от нового назначения и ответил телеграммой такого содержания: „Считаю себя обязанным подчиниться желанию Вашего сиятельства, хотя предпочел бы остаться в Бессарабии, ознакомившись с которой мог бы служить с пользой для дела. Кроме того, сомневаюсь, чтобы совместная служба с харьковским вице-губернатором А. привела к желательному единению представителей административной власти губернии.

Однако, 12 октября я получил телеграмму директора департамента, извещавшего меня, что „Высочайшее повеление последовало, и указ появится на днях», а потому, не теряя времени, выехал в Петербург.

О харьковском вице-губернаторе А. я имел понятие со времен студенчества. Он еще в университете пользовался незавидной славой, и, как это часто бывает, ему приходилось, в целях самосохранения и карьеры, выезжать на излюбленном коньке лиц с неблестящей репутацией, — на преувеличенно выказываемых чувствах беззаветной преданности престолу и на убеждениях поклонника „твердой власти» и „русского духа». Он был, очевидно, хорошо известен и министру, — харьковскому помещику, который немедленно после получения моей телеграммы приказал предложить А. перевод в другую губернию. Однако, судьба улыбнулась на время этому администратору излюбленного при Дворе типа, благодаря одному обстоятельству, ставшему известным Государю Императору. Оказалось, что при отправке войск из Харькова на театр войны А. распорядился положить соломы в солдатские вагоны, по поводу чего у него возникло какое-то столкновение с железнодорожным начальством, окончившееся его торжеством: он получил сначала звание камергера, а затем назначение губернатором в Томск, несмотря на возражения князя Мирского, лично докладывавшего Государю о нежелательности такого назначения. Почерпнутые из верного источника сведения дают мне возможность привести подлинный ответь Императора, выразившего надежду, что А., после назначения его на пост губернатора, благодаря увеличенному жалованию, изменится к лучшему, причем Государь упомянул о подстилке соломы, как о факте, решающем вопрос в пользу избранного им кандидата…

Приехав в Петербург, я застал министра в большом затруднении по поводу вопроса о замещении только что открывшейся губернаторской вакансии в Тверской губ., считавшейся особенно трудной по отношениям правительства с „крамольным» тверским земством, находившимся, как уже было упомянуто раньше, в исключительном положении….

Князь Мирский, после разговора со мной, нашел уместным отказаться от мысли о переводе меня в Харьков, возложив на меня задачу ехать управлять Тверской губернией и, ознакомившись с делом на месте, найти выход из запутанного положения, в котором очутились и правительство, и земство. С моей стороны препятствий к такой перемене не было. Я рад был избавиться от Харькова, а отношения с земством меня, как бывшего земца, не пугали. Но препятствия нашлись со стороны Государя, как я узнал из переписки, возникшей по поводу моего назначения между Царем и министром внутренних дел. На первом письменном докладе князя Мирского, испрашивавшего Высочайшее соизволение на отмену назначения моего в Харьков, последовала отрицательная резолюция Государя. Перечисление тех качеств моих, которые министр внутренних дел счел нужным привести в доказательство необходимости перевода моего в Тверь, вызвало довольно основательное замечание, „что качества эти не лишние и в Харькове». Вторичное настойчивое представление князя Мирского побудило Государя написать министру записку, в которой он выражал желание назначить тверским губернатором председателя тверской губернской земской управы Засядко, занимавшего в то время означенную должность в течение нескольких месяцев,
по назначению правительства. Только третье, категорическое заявление князя Мирского о невозможности такого назначения, соединенное с вопросом о личном доверии Государя к министру внутренних дел, вырвало необходимое согласие.

Случай с подстеленной Харьковской соломкой и назначением благодаря ей на губернаторский пост, получил к стати большую огласку на территории бывшей Империи. Так что кто знает, может быть это выражение вошло в массовый обиход именно благодаря нашему любимому с вами городу.